Что такое судьба для мужчины и женщины, которые ради любви сожгли за собой все мосты и, увы, начали понимать, что каждый день совместной жизни неуклонно приближает их к трагической развязке?

Что такое судьба для каторжника, которого освободило из оков разрушительное наводнение и который с упорством безумца преодолевает преграду за преградой, чтобы вернуться в цепи?

Что такое судьба? Судьба в неотвратимом значении Рока, определяющего события человеческой жизни с необратимостью библейских слов «мене, текел, фарис»?

*

Стук в дверь, робкий и в то же время настойчивый, повторился, и, пока доктор спускался по лестнице, луч фонарика пронизывал перед ним погруженный в темноту колодец лестницы и уходил дальше – в погруженный в темноту короб гостиной, куда вела лестница. Дом, хотя и двухэтажный, был прибрежным коттеджем и освещался керосиновыми лампами или одной лампой, которую его жена после ужина брала наверх. И доктор носил не пижаму, а ночную рубашку, что делал по той же причине, по которой курил трубку, к которой он так и не смог привыкнуть, и знал, что никогда не сможет привыкнуть, перемежая ее с редкими сигарами, которые его пациенты дарили ему между воскресеньями, по которым он выкуривал три сигары, которые, считал, может позволить себе, хотя при этом владел и этим, и соседним коттеджем, и еще одним – с электричеством и оштукатуренными стенами – в поселке в четырех милях отсюда. Потому что сейчас ему было сорок восемь, а когда его отец говорил ему (а он – верил этому), что сигареты и пижамы – для женщин и пижонов, ему было шестнадцать, и восемнадцать, и двадцать.